«Принципиально антропологическая ориентация» [Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. – СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2000. – 160 с., с. 7] акмеизма, царящее в акмеистической картине мира «человеческое измерение», с его укорененностью не только в мире сущностей, первообразов, идей, но и в мире «вещном», обусловливают в семантической поэтике ряд специфических принципов художественного отображения «вечных», отвлеченных начал и абстрактных идей.
Одухотворенность материи (или воплощенность духа) в художественном мире Гумилева – это одна из наиболее заметных характеристик этого мира в его потенциальном пределе (в его состоянии акмэ).
Заметим, что если Гумилев в начале «настоящего Двадцатого Века» еще аристократически протестует против такой очевидной деформации миропорядка, в котором не оставляется возможности индивидуального апофеоза перед смертью, то через четверть века в судьбе и не менее пророческих, чем «Рабочий», мандельштамовских «Стихах о неизвестном солдате» эта трагедия современности переосмыслится: именно гибель нарочито безликая, «с гурьбой и гуртом», наполнится значением личностного апофеоза.
В дальнейших стихотворениях «любовного» цикла «Костра» («Роза», «Телефон», «Юг», «Рассыпающая звезды», «О тебе», «Сон» («Застонал я от сна дурного…»)) любовь продолжает интерпретироваться как «крылатый призыв к вышине» [Гумилев Н. С. Соч.: В 3-х т. – М.: Худ. лит., 1991., т. 1, с. 224], как абсолютная ценность – в русле заданной «канцонами» концепции, но в более интимно-лирическом звучании.
Большинство поэтов метафизического склада в современных классификациях ныне существующих «течений» и «направлений» чаще всего причисляются к рядам «метареалистов» (указание на связь метареализма с акмеизмом см. в: [Дашкова Т.Ю. Поезія російського постмодернізму 70-80-х років: структура і семантика тексту. – Автореф. дис. ...к.ф.н. – Одеса: Вид. Одеського держ. ун-ту, 1996. – 18 с., с. 8]).
К числу современных поэтов, чья картина мира отличается преображающим повседневность и одновременно «материализующим» вечность единомирием, М. Эпштейн относит О. Седакову, Е. Шварц, В. Кривулина, И. Жданова, А. Драгомощенко и др.
Тенденция представления духовно-душевных движений и переживаний метафизического порядка в материальных и даже в «физиологических» образах присуща многим современным поэтам – столь непохожим, как, например, В. Гандельсман, Б. Кенжеев, А. Найман, О. Седакова, Е. Фанайлова, в творчестве которых и религиозное чувство, и культурные интуиции, и вообще любые экзистенциально значимые переживания оформляются с помощью обонятельного, осязательного, тактильного кодов, с помощью «вещественных» и «физиологических» метафор (ту же тенденцию ранее мы уже отмечали в связи с Бродским и «телесным кодом» акмеистов).
Цепочка, соединяющая средневековую эстетику повествования о чудесном с акмеизмом, затем с современной метафизической поэзией и, наконец, с магическим реализмом, должна быть рассмотрена подробнее. Вяч. Вс. Иванов соотносил с фантастическим реализмом ахматовскую «Поэму без героя»; наконец, поздняя поэзия самого Гумилева – и, прежде всего, «Заблудившийся трамвай» – вписывается в ту же парадигму.
Развивая свое «органическое» понимание поэзии, Гумилев особое внимание уделяет «психофизиологическому» воздействию текста на читателя, утверждая, что не только процесс создания, но и процесс рецепции поэтического текста обладает особой «физиологией».
Ощущением особого психофизического воздействия литературы на людей, на лирического героя, на всю эмпирическую реальность проникнуты и программное гумилевское стихотворение «Современность», и «У меня не живут цветы…», и «Читатель книг».
Подведем итоги. Снятие оппозиции между физическим и духовным началами формирует в акмеизме такую структуру художественного мира, которая оказывается близкой «единомирию» современной метафизической поэзии, где физическое и духовное слиты воедино, проявлены друг в друге.