Высокий ценностный статус слова является не единственным основанием  культуроцентричной  модели  мира  в  современной  поэзии.  Здесь  продолжает  существовать и развиваться, условно  говоря,  «акмеистическая» версия  такой  модели,  описанная  с  семиотической  точки  зрения  И.  П.  Смирновым.  Исследователь отмечает,  что  в  акмеизме  утвердилась    «равновеликость  естественных фактов и средств обозначения:  литература становилась  миром,  который  управлялся  собственными  законами,  неподвластными  внешним  воздействиям» [Смирнов И. П. Смысл как таковой. – СПб.: Академический проект, 2001. – 352 с., с. 140].

Подобно  тому,  как  вызывающе, оппозиционно «традиционны» были Ахматова и Мандельштам для  «бучи, боевой, кипучей» в начале 1920-х гг., теперь оппозиционным привкусом окрасился традиционализм  «семидесятников»: «Традиционализм,  иррационализм,  эстетизм,  академизм  –  в  роли  культурного  авангарда  или  оппозиции.  Можно  было  бы  назвать  другие  ценности  70-х  годов  (вплоть до  триады:  православие,  самодержавие,  народность),  которые  показывают,  до  какой степени чуждым стало «левое» и  «оппозиционное»  60-х годов со всей  своей  полемикой  и  надеждами… Мы  оказались  не  в  оппозиции,  а  во  внутреннем изгнании» [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с., с. 800].

Итак,  в  исходном  принципе  выстраивания  художественного  мира  как  обусловленного бытием в культуре у Седаковой можно выявить ряд общих с  акмеизмом  особенностей  восприятия  культурной  реальности.  Прежде  всего,  речь идет о придании культурной реальности не только самостоятельного, но и  эталонного  статуса. 

В  качестве исследователя анализируя поэтику Ахматовой, один из глубинных ее  мотивов Седакова обозначила как «шкатулку с зеркалом», или «одно в другом»  [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с.,  с.  532].  Несомненно,  Седакова  в  данном  случае  находит  в  поэзии  Ахматовой  начала,  соприродные  собственному  творчеству  –  как  это  происходило  и  в  филологических  опытах  самой  Ахматовой  (ее  статьи Пушкине) или  Мандельштама  («Разговор о Данте»),  так что  размышления о  другом поэте предстают одновременно и автокомментарием к своим стихам.   

Осознание  особой  ответственности  за  свое  присутствие  в  культуре,  в  поэзии у современного поэта наделено и другими обертонами, свойственными  акмеизму.  В  частности,  ответственное  бытие  в  культуре  связывается  с  осознанием  не  только  силы  воздействия  поэтического  слова  на  читателя  (способности «глаголом жечь сердца людей»), но и высокой чести пребывания  в одном пространстве с великими предшественниками.

Представляется,  что  усиление  в  современной  поэзии  интенций,  направленных  в  сторону  «мирового  поэтического  текста»,  усиление  ответственности  за  свое  слово  перед  великими  предшественниками  до  некоторой степени повторяет ситуацию, в свое время пройденную акмеизмом, а  затем – в конце 50-х-начале 60-х годов – поколением Бродского: это ситуация  разрыва  в  культуре  и  сознательной  попытки  его  преодолеть. 

Не только  политические  обстоятельства,  губительные для культуры,  но  и  физический  уход  из  жизни  последних  гениев  Серебряного  века  способствовали тому, что ситуация культурного вакуума была прочувствована  тогда во всей полноте – в том числе и в связи с проблемой ответственности –  или безответственности поэтического слова в наступившей пугающей пустоте.

Сегодняшняя ситуация постмодернизма многими вновь переживается как  ситуация если  не  гибели  культуры,  то  во  всяком  случае,  ее  болезненного  разрыва.  И, как и  в предыдущие  эпохи  в  аналогичном  положении,  поэт  устремляется  к заполнению  этого провала,  разрыва в культурной  «ткани», с  помощью  наследия  прошлых  эпох,  активизируя  диалог  с  ними.