Большинство поэтов метафизического склада в современных классификациях ныне существующих «течений» и «направлений» чаще всего причисляются к рядам «метареалистов» (указание на связь метареализма с акмеизмом см. в: [Дашкова Т.Ю. Поезія російського постмодернізму 70-80-х років: структура і семантика тексту. – Автореф. дис. ...к.ф.н. – Одеса: Вид. Одеського держ. ун-ту, 1996. – 18 с., с. 8]).
В качестве основополагающего принципа метареализма М. Эпштейн, в частности, называет «принцип единомирия», под которым подразумевается построение картины мира, в которой духовная и материальная, историческая и метафизическая реальности не противопоставляются друг другу, а взаимопроникают, образуя органическое единство [Эпштейн М. Н. Постмодерн в России. Литература и теория. – М.: Изд-е Р. Элинина, 2000. – 368 с., с. 163].
Принцип «единомирия» вполне совпадает с таким принципом построения картины мира, который мы наблюдали у Гумилева и который можно было бы назвать акмеистическим в собственном, первичном смысле этого слова. «Акмэ» – это высшее состояние любого явления, предел его возможного развития, «пик цветения», каковой одновременно означает достижение этим явлением своего предела, за которым уже – качественное преображение (заметим также, что когда Н. Недоброво писал о поэзии Ахматовой как поэзии предела, «биения о мировые границы» [Недоброво Н. В. Анна Ахматова. // Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой. – М.: Худ. лит., 1989., с. 253], он, в сущности, определил в этих характеристиках основное в акмеистическом мироотношении).
«Акмэ», таким образом, – это, в применении к началам материальности и духовности, такое состояние мира, в котором, при сохранении его физической картины, происходит максимально возможное взаимопроникновение материального и духовного начал.
Это не символистский синтез, по Соловьеву, знаменующий уже абсолютное качественное преображение, перерождение мира и человечества, но именно высшая точка развития мира и человечества в их сегодняшней природе.
На таком взаимопроникновении духовного и материального, исторического и метафизического начал выстроена, в частности, картина мира в поэзии Ахматовой.
Об этой основе ахматовского художественного мира говорит не только Н. Недроброво в процитированной выше статье; о том же пишет и Н. Струве, анализируя, например, открывающее все ахматовские собрания сочинений стихотворение «Молюсь оконному лучу…» [Струве Н. А. Осип Мандельштам. – Томск: Водолей, 1992. – 272 с., с. 135 – 136]. И даже когда Б. Эйхенбаум формулирует ставшую печально знаменитой благодаря Жданову мысль об оксюморонном сочетании в героине Ахматовой черт «”блудницы” с бурными страстями» и «нищей монахини» [Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы. – М.: Книжная палата, 1989., с. 136], он тоже по сути подразумевает оксюморонное слияние в ее художественном мире начал, традиционно мыслящихся как противоположные и даже взаимоисключающие.
Хотелось бы лишь отметить, что формированию этого специфического «единомирия» у Ахматовой способствует и то культурное пространство, в котором развилась ее поэзия – пространство Петербурга и «петербургского текста», неотъемлемой частью которого стала и ахматовская поэзия.
Оксюморонная природа этого «самого умышленного города», исследованная в работах В. Н. Топорова [Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Нервалианский слой у Ахматовой и Мандельштама (Об одном подтексте акмеизма) // Ново-Басманная, 19. – М.: Худ. лит., 1990., с. 7 – 119], Ю. М. Лотмана [Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. – СПб.: Искусство – СПБ, 2002. – 768 с., с. 208 – 220], Л. К. Долгополова [Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX начала ХХ века. – Л.: Сов. писатель, 1985. – 352 с.], К. Г. Исупова [Исупов К. Г. Русская эстетика истории. – СПб.: Изд-во ВГК, 1992. – 156 с.] и др., подразумевает формирование в текстах петербургской традиции именно такое, замешанное на «фантастическом реализме», «единомирие», о котором идет речь.
Наиболее значимые тексты Ахматовой, в которых можно выявить этот принцип, – это, прежде всего, «Поэма без героя», «Северные элегии», «Подвал памяти», «Годовщину последнюю празднуй…», «Царскосельская ода», «Приморский сонет», «Опять подошли незабвенные даты…», «Земля хотя и не родная…» и др.
Но особенно обнаженно принцип слияния пространств земного и духовного в единый метафизический пейзаж реализован в стихотворении «Летний сад». Написанное амфибрахием, в семантике которого уже Сумароков отмечал оксюморонное сочетание «нежности и живности» (цит. по: [Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. – М.: Наука, 1984. – 320 с., с. 66]), ахматовское стихотворение несет в себе даже на ритмическом уровне память о таких эталонных опытах построения метафизического пространства внутри пространства земного, как, например, «Лесной царь» в русском переводе Жуковского или лермонтовское «По небу полуночи ангел летел…». И хотя абсолютизация критерия семантики метра чревата курьезами (указанный нами четырехстопный вариант амфибрахия – это и далекий от метафизики пейзаж «Однажды в студеную зимнюю пору…», и не менее конкретная, хотя и стилизованная, пушкинская «Черная шаль»), все же в индивидуальной поэтической системе Ахматовой этому размеру явно придается особенное значение в выстраивании пространства, объединяющего посюстороннее с трансцендентным, – кроме «Летнего сада», этот размер использован и в «Путем всея земли», и в «Опять подошли незабвенные даты…», и в «Библейских стихах».
Единомирие посюсторонней реальности и ирреального предстает в каждой детали ахматовского пейзажа Летнего сада. Так, в реальной липовой аллее «мачт корабельных мерещится скрип»; реальный лебедь плывет и по пруду Летнего сада, но одновременно и «сквозь века», а его реальное отражение в воде – это одновременно и мистический «двойник»; в топографически точном пространстве «от вазы гранитной до двери дворца» шествуют «тени», а реальное свечение белой ночи («И все перламутром и яшмой горит, // Но света источник таинственно скрыт» [Ахматова А. Соч.: В 2-х т. – М.: Огонек, 1990., т. 1, с. 287]) предстает частью пейзажа едва ли не «Откровения», где о Небесном Иерусалиме сказано: «Светило его подобно драгоценнейшему камню…» [Откр. Иоанна Богосл. 21, 11].
Автор: Т.А. Пахарева