Игровое  развоплощение  слова  в  постмодернизме  довольно  далеко  от  символистского  мироотношения,  но  то,  что  объединяет  сегодняшнюю  ситуацию  «преодоления  постмодернизма»  с  ситуацией  «преодоления  символизма»  в  1912  году,  –  это  осознание  того,  что  «с  трансцендентным  перебор. // К имманентному пора» [Кибиров Т. «Кто куда – а я в Россию…». – М.: Время, 2001. – 512 с., с. 438], как сформулировал Т. Кибиров в  «Ответе Ю. Ф. Гуголеву». Однако движение  «к имманентному» не означает,  как  и  в  случае  с  акмеистами,  отказа  от  сакрального  отношения  к  слову  –  наоборот,  слово  в  картине  мира,  основанной  на  категории  «имманентного»,  становится  структурирующей  мир  силой  (если  не  «плотью  деятельной,  разрешающейся  в  событие»,  то,  во  всяком  случае,  той  опорой,  на  которой  способен удержаться мир как не лишенное смысла целое).  

Классическую «логоцентричную» модель  мира  Кибиров противопоставляет постмодернистской по следующим основным параметрам: в  логоцентричной  модели  слово  сохраняет  смысловую  определенность,  благодаря  чему  не  теряется  и  определенность  ценностных  ориентиров  –  и  каждая из ценностно значимых категорий наделена совершенно определенным и лишенным изменчивости, амбивалентности,  релятивности и т. п. смыслом.

Постмодернистская  же  картина  мира  упраздняет  прежде  всего  смысловую  основу мира. Игра значениями слова призвана деконструировать его основной  смысл, благодаря чему утверждается представление о множественности истин  (смыслов) и их равноправии, и следствием этого демократического движения  становится хаотичное смешение всех вообще представлений о мире, так что о  нем нельзя сказать ничего, кроме того, что это ризома, не имеющая ни четкой  структуры, ни смысловых и ценностных опор:  

Коль внизу Inferno, Юль,  

А над нами Paradise,  

ясен (даже чересчур)  

смысл становится – окстись!   

Но совсем другой ответ,  

если верха просто нет.  

Если низа нет вообще,  

так, ризома, черт-те что –  

столько смыслов у вещей,  

сколько не сочтет никто!  

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Сколько их! Куда? Зачем?  

Тот загнул, тот подмигнул.  

Обезумели совсем [Кибиров Т. «Кто куда – а я в Россию…». – М.: Время, 2001. – 512 с., с. 436].

В этом процессе Кибировым подчеркивается не только девальвация ценностей классической гуманистической культуры и утрата ценностных ориентиров, но и девальвация, профанация самого культуротворческого  усилия,  которое  изначально связано с миссией первочеловека в мире.

Кибиров демонстрирует, как процесс «наречения  имен»,  смыслоизвлечения  в  мире  постепенно переходит  из  сферы  сакральной  –  в  сферу  демоническую.  Прежде  всего,  аллюзией  на  пушкинских  «Бесов»  («Сколько  их!  Куда?»  –  это,  конечно,  усеченная цитата:  «Сколько их! Куда  их  гонят?  // Что так  жалобно поют?»)  Кибиров формирует именно  атмосферу  мелкого бесовства,  царящую,  по его  убеждению,  в  сегодняшнем  культурном  пространстве. 

Таким  образом,  «мертвые  слова»  не  просто  «дурно пахнут»: если  сакральное  слово,  будучи  «плотью  деятельной»,  наделено  огромной  созидательной  силой,  силой  воплощения  в  буквальном  смысле  этого  слова,  то  слово,  лишенное  своей  сакральной  природы,  наоборот,  способствует  «развоплощению»  мира,  его  превращению  в  лишенную  какой  бы  то  ни  было  структурной  и  смысловой  определенности, «облика и склада» ризому. Не только Кибиров в стихах, но и,  например, А. Цветков в эссе «Судьба барабанщика» говорит о   сакральности  как глубинной сущности искусства, изъятие которой влечет за собой не просто  кризис, но смерть искусства [Цветков А. Просто голос: Поэма, эссе. – М.: Издательство Независимая Газета, 2002. – 304 с., с. 261 – 286]. 

 Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.