В свое время Мандельштам, предваряя и размышления Лотмана о специфике «кружкового диалекта» филологов, и разработку в творчестве поэтов-филологов той самой «эзоповой фени», писал о филологии как о семье, в которой принят собственный «внутренний» домашний язык: «…филология – университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых деревьев университетского сада. Филология – это семья, потому что всякая семья держится на интонации и на цитате, на кавычках. Самое лениво сказанное слово в семье имеет свой оттенок. И бесконечная, своеобразная, чисто филологическая словесная нюансировка составляет фон семейной жизни» [Мандельштам О. Соч.: В 2-х т. – М.: Худ. лит., 1990., т. 2, с. 178].
В сущности, «бесконечная, своеобразная» и отмеченная домашностью, объединяющей людей из «одного семинария», словесная нюансировка акмеистических текстов (особенно в тех случаях, когда речь идет о стихах Ахматовой, Мандельштама и Гумилева, обращенных друг к другу, ведущих друг с другом сложный и чаще всего многоуровневый цитатный диалог) является одним из очевидных истоков работы с поэтическим языком у поэтов «филологической школы».
В общем с поэтами-филологами русле лежит и акмеистическая практика размывания границ между словом поэтическим и прозаическим (в частности, «прозаизация» поэтического языка у Ахматовой отмечалась как яркая черта ее поэтики уже Мандельштамом, видевшим генезис Ахматовой в русской прозе, а также первыми ее исследователями – В. М. Жирмунским, Б. М. Эйхенбаумом, В. В. Виноградовым), и активное введение в поэтическую речь, например, в творчестве зрелого Мандельштама и поздней Ахматовой жаргонных и просторечных лексических слоев, использование ими разговорного синтаксиса и т.п.
Проанализируем детальнее стихи Льва Лосева – одного из ведущих представителей ленинградской «филологической школы». О природе его творчества как филологической по преимуществу уже писали такие исследователи, как М. Айзенберг [Айзенберг М. Литература за одним столом // Лит. обозрение. – М., 1997. – № 5., с. 69 – 70], Л. Зубова [Зубова Л. В. Поэтическая филология Льва Лосева // Лит. обозрение. – М., 1997. – № 5., с. 96 – 103]; А. Зорин [Зорин А. Осторожно, кавычки закрываются. О «Конце Цитаты» Михаила Безродного // Безродный М. Конец Цитаты. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996., с. 157], С. Савицкий, который вообще всю неофициальную литературу, а не только поэзию представителей «филологической школы», определяет с помощью формулы: «консерватизм плюс филологизация» [Савицкий С. Андеграунд (История и мифы ленинградской неофициальной литературы) – М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 224 с., с. 120].
Л. Зубовой с возможной полнотой описаны проявления «филологизма» в поэзии Лосева на языковом уровне. Отмечая, что этому поэту свойственно «чувственное отношение к языковым единицам и их свойствам», а «эмоциональное восприятие языка постоянно связано с восприятием аналитическим» [Зубова Л. В. Поэтическая филология Льва Лосева // Лит. обозрение. – М., 1997. – № 5., с. 99], в своей монографии о современной поэзии исследовательница довольно часто обращается именно к творчеству Лосева как богатому источнику иллюстрирующего филологизм современной поэзии материала.
В частности, в стихах Лосева Зубова фиксирует следующие проявления филологизма: художественное и философское осмысление явлений языка [Зубова Л. В. Современная русская поэзия в контексте истории языка. – М.: Новое литературное обозрение, 2000. – 432 с., с. 19]; превращение лингвистических терминов в тропы [Там же, с. 24]; художественное осмысление рядов исключений из правил [Там же, с. 29]; семантическое «расподобление словообразовательных и морфологических вариантов» [Там же, с. 33]; употребление фонетических архаизмов, причем с контекстуальным столкновением их с современными вариантами [Там же, с. 36]; употребление «этимологической метафоры», основанной на «забытом этимологическом значении слова» [Там же, с. 106 – 107]; употребление лексических [Там же, с. 136] и семантических [Там же, с. 149] архаизмов; профессиональную филологическую игру с грамматикой [Там же, с. 195]; использование приема «согласовательной аномалии», «аграмматизма», часто с аллюзивным подтекстом, как прежде всего травестийного приема [Там же, с. 285 – 286]; использование «синтаксической двузначности конструкции с повтором слова» [Там же, с. 341].
К этому основательному перечню филологических примет поэтики Лосева следует добавить, что филологизм становится у Лосева частью его поэтической идеологии, формируя и мотивно-сюжетный уровень его поэзии, и ее субъектную специфику. Так, его образность строится не только на отмеченной Зубовой метафоризации языковых единиц, но и на метафоризации литературоведческих категорий и терминов, что приравнивает в поэтическом мире Лосева единицы метаязыка к единицам языка природного. Например, в описании университетских склеротических профессоров метафоризируется понятие парной рифмы: «Старички в штанишках сухопары // и старушки (смешанные пары). // Скованный склероз телодвиже- // ний, как пары рифм: две м, две ж» [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с., с. 209].
А в триптихе «Амфибронхитная ночь» заложенное в названии обозначение того стихового размера, в котором выдержаны все три стихотворения этого мини-цикла, формирует определенную читательскую установку на значимость самого этого размера, так что семантика метра дополняет основную семантику цикла, внося в нее, например, «воспоминание» о гневных амфибрахиях позднего Мандельштама («Квартира тиха, как бумага…», «У нашей святой молодежи…»). Можно найти у Лосева в его картине мира и такое соотношение между природной реальностью, текстовой реальностью и лирическим субъектом, которое близко акмеистическому видению мира – когда природная и текстовая реальности предстают как автономные и самодостаточные, а поэт становится медиатором между ними и «орудием языка» в реальном мире. Так, у Лосева в стихотворении «Naturlich» и выстраивается почти эмблематичная картина, в которой поэт наглядно, физически предстает медиатором между текстом природы и текстом поэтическим (в данном случае – текстом Хлебникова):
Утомленный то скукой, то злостью,
я на солнце улегся ничком,
упираясь затылочной костью
в Велемира увесистый том.
Совершали букашки набеги,
было жарко и болконскиймо,
и тогда мне кузнечик на веки
положил золотое письмо.
Притяжение текста и текста,
их стремление слиться в одно
гонит токи сквозь вязкое тесто,
и вспухает, и бродит оно [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с., с. 232].
При этом попадание в поле притяжения между текстом природы и текстом поэзии живописуется как преображающее воздействие, так что в этом лосевском стихотворении, кроме легко узнаваемых реминисценций стихов Хлебникова, угадывается еще и сюжетная аллюзия на пушкинского «Пророка».
По-акмеистически почтительно по отношению к знаковой реальности звучит и стихотворение «Сказка. «Камень», достойное особого разговора. Сюжет этого стихотворения, фактически, является сплавом фольклорного сюжета о камне, лежащем на перепутье, и тютчевского «Камня», с его неразрешенным вопросом о том, какой силой этот камень был низринут с горы в долину (мандельштамовский «Камень» остается здесь лишь в подразумеваемом интертекстуальном пространстве). В стихотворении Лосева присутствует и раздорожье, и акт «низвержения» камня: не найдя в обещаниях, высеченных на камне, ничего утешительного, герой лосевского стихотворения «вывернул волглый валун, от натуги треща, // и его сковырнул с дороги в побеги хвоща» [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с., с. 167], каковое действие в стихотворении интерпретируется не как символическая, а как буквальная победа над теми бедами, которые были обещаны в надписях на камне: «по-нашему, тот, кто разрушил знак, // разрушил обозначенное знаком» [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с., с. 168]. «По-нашему» здесь – это вполне по-акмеистически, с пониманием слова как «плоти деятельной, разрешающейся в событие».
Автор: Т.А. Пахарева