Сознательная ориентация поэтов-акмеистов на филологию неоднократно констатировалась ведущими исследователями акмеизма. В частности, о лингвистической основе акмеистического мировоззрения, отграничивающей акмеизм как от футуризма, так и от символизма, писали авторы статьи о семантической поэтике, отмечавшие, что, прежде всего, в мандельштамовской системе взглядов впервые четко прозвучала мысль о языке не только как материале, средстве, но и цели творчества [Левин Ю., Сегал Д., Тименчик Р., Топоров В., Цивьян Т. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). – М.: РГГУ, 2001., с. 286].
О филологизме акмеистов как установке, резко противостоящей мистицизму символистов и обусловливающей целомудренное отношение к слову, пишет О. Лекманов [Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. – Томск: Водолей, 2000. - 704 с., с. 114]. Н. Я. Мандельштам объясняет, насколько глубоким и принципиально значимым было для Мандельштама понятие «филология»: «Для Мандельштама «филология» – глубокое и нравственное понятие. Ведь слово воплощает в себе смысл, Логос. Народ, особенно русский, существует, пока владеет живым, не омертвевшим словом…» [Мандельштам Н. Я. Вторая книга. – М.: Московский рабочий, 1990. – 560 с., с. 56 – 57].
М. Лотман трактует филологизм акмеистов как «христианство, взятое в его специфическом отношении к слову» [Лотман М. Ю. Осип Мандельштам: поэтика воплощенного слова // Классицизм и модернизм. Сборник статей. – Тарту, 1994., с. 199].
О «филологическом познании мира» с помощью метафоры в творчестве Мандельштама пишет Б. Успенский [Фарино Е. «Тайны ремесла» Ахматовой // Wiener Slawistischer Almanach. – Wien, 1980. – № 6., с. 162].
В контексте происходящего сегодня усиления взаимодействий между филологической наукой и собственно поэзией эта особенность акмеистического мировосприятия актуализируется в современной поэзии, обнаруживая по отношению к филологизму акмеистов преемственные черты.
Здесь нужно, однако, проставить еще одну точку над i: общепризнанным и очевидным является тот факт, что не с акмеистов началось профессионально-филологическое отношение к творчеству. Явственный поворот к «филологизации» поэзии произошел, прежде всего, в символистской среде. И для собственного творчества символистов, и для развития русской поэзии и науки о литературе филологические штудии В. Брюсова, Вяч. Иванова, А. Белого сыграли огромную роль; даже демонстративно чуравшийся филологии как «злейшего врага» поэзии Блок тоже отдал ей дань в своем исследовании «Поэзия заговоров и заклинаний».
Однако интенционально филологизм символистов и филологизм акмеистов представляют собой разнородные явления – прежде всего, в силу разности понимания характера взаимодействия между реальностью, поэтом и языком. Если для символистов язык все еще – средство, с помощью которого поэт – маг, теург, пророк – открывает за реальной реальностью «реальнейшую», то для акмеистов язык – это и есть та самая «реальнейшая» реальность, самостоятельно действующая в мире сила, по отношению к которой поэт выступает ее орудием (на эту же, в сущности, разницу указывает, например, Дж. Такер, утверждая, что в центре мировидения у символистов находится художник, тогда как у акмеистов – само искусство: «The work of art, not the artist, was at the center» [Wells David. The Function of the Epigraph in Akhmatova’s Poetry // Anna Akhmatova. 1889 – 1989: Papers from the Akhmatova Centennial Conference. – Auckland: Berkeley Slavic Specialities, 1993., с. 86]). Из всех символистов только Вяч. Иванов пришел к мысли о самодостаточности и автономной активности языка – и то уже в 20-х годах (подробнее об эстетических воззрениях Иванова в этот период см.: [Эткинд Е. Г. Русская поэзия ХХ века как единый процесс // Воп. лит. – М., 1988. – № 10., с. 183 – 195]), когда акмеистами и, в частности, Мандельштамом и Гумилевым периода «Огненного столпа», эта идея была уже прочно положена в основу художественной философии (ведь уже в «Утре акмеизма», в 1912 г., Мандельштам сказал о «чудовищно уплотненной» реальности «слова как такового», которое и является единственной достоверной реальностью в поэзии [Мандельштам О. Соч.: В 2-х т. – М.: Худ. лит., 1990., т. 2, с. 141 – 142]).
Кроме того, филологизм символистов носил ярко выраженный «прикладной» характер, при котором составление научных поэтик, стиховедческие исследования и др. филологические труды призваны были вооружить поэта возможно более совершенным инструментарием творчества. В этом смысле из всех акмеистов близость с символистами-«неоклассиками» (по классификации Л. А. Колобаевой [Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX – XX веков. – М.: Изд-во МГУ, 1990. – 336 с. ]) сохранил только Гумилев, с его пафосом мастерства и ученичества. Для Мандельштама же и Ахматовой филология стала не столько путем к усовершенствованию стиховой формы, сколько важнейшим ключом к пониманию языковой и литературной реальности, способом миропостижения – и, в конечном счете, также и способом мышления.
Автор: Т.А. Пахарева