Говоря о лирике Пушкина, мы сразу же оказываемся перед особой трудностью или особым, говоря приведенными здесь словами Толстого, «камнем преткновения».

Во-первых, очень непросто (если не невозможно) найти в пушкинской поэзии такие участки, которые были бы совсем свободны от стихии лиризма. Во-вторых, во всем пушкинском литературном наследстве нет, как кажется, таких уголков, включая и «деловую прозу», где бы не отозвалось то главное обстоятельство, что автор их — поэт по призванию, по преимуществу.

Как хорошо известно, Пушкин далеко не только стихотворец: он и прозаик, и драматург. Он один из лучших критиков и публицистов своего времени, а в последний год жизни — редактор лучшего тогдашнего русского общественно-литературного журнала. Он самый серьезный после смерти Карамзина — автора «Истории Государства Российского» — историк: его «История Пугачева» по меньшей мере на столетие опередила многие покушения профессиональных ученых на эту тему. А подготовленные незадолго до смерти материалы для грандиозной истории Петра Великого до сих пор поражают научной обстоятельностью и неутомимостью составителя. Его труд отмечен «философией, бесстрастием, государственными мыслями» историка, которых требовал он от автора народной драмы в набросках плана одной из рецензий [Пушкин. Поли. собр. соч., тт. 1 - 17. М., Изд-во АН СССР, 1937 – 1959. Т. 11., с. 419]. И, однако, все, к чему ни прикасалось бы пушкинское перо, оборачивалось делом художественным.

Самые письма поэта, даже сугубо деловые, тоже нередко являются примерами обдуманного искусства: многие из них сохранились в разных редакциях, а эти последние несут на себе, в свою очередь, следы более или менее упорного труда. Неоднократная шлифовка черновиков писем к друзьям и приятелям вызывает на размышления, подводит к выводу: Пушкин в любом своем литературном «деле» поэт, созидатель особого поэтического мира, обращенного непосредственно к человеку сопереживающему. На такое мгновенное сопереживание мир этот сразу и уверенно рассчитан.

У Пушкина постоянная «пропитанность» поэзией всего литературного «дела» заходит так далеко, что даже проза, даже публицистика звучат подчас поэтичнее собственно стихотворной поэзии. Задержимся на одном вроде бы «проходном» эпизоде стихотворчества еще совсем молодого художника.

Находясь в Одессе, Пушкин вспомнил море ранней своей юности — первое ошеломляющее приобщений к тому, что он потом назвал «свободной стихией», вспомнил Крым, Тавриду:

Холмы Тавриды, край прелестный —

Я [снова] посещаю [вас]...

Пью томно воздух сладострастья,

Как будто слышу близкой глас

Давно затерянного счастья.

И еще:

Счастливый край, где блещут воды,

Лаская пышные брега,

И светлой роскошью природы

Озарены холмы, луга,

Где скал нахмуренные своды...

Пушкин не закончил этих стихов и никогда их не публиковал, хотя без ложной скромности он сам печатал и незавершенные свои вещи, не дожидаясь мнения далеких потомков. Но в это же самое время, чуть позже, Пушкин с некоторым опозданием передал свое впечатление от Крыма Дельвигу в письме. То, что он ему написал, явно понравилось автору. Черновик сохранился, и Пушкин поместил в альманахе «Северные цветы на 1826 г.» кусочек из этого письма под названием «Отрывок из письма А. С.  Пушкина к Д.».

Мало того, этот же «отрывок» Пушкин помещал затем в роли необходимого сопровождения при перепечатке «Бахчисарайского фонтана», хотя поэма уже была предварена предисловием П. А. Вяземского.

Вот текст «отрывка»: «Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа, Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...» [Пушкин. Поли. собр. соч., тт. 1 - 17. М., Изд-во АН СССР, 1937 – 1959. Т. 4., с. 175].

Такое описание представляется идеальным воссозданием Южного берега Крыма летним утром, увиденного идеально впечатлительным человеком, который никогда до того ничего похожего не видел. Перечитаем еще раз это описание — и убедимся в том, что даже такой строгий к себе автор, как Пушкин, имел все основания для неоднократной его перепечатки. И если сравнить его со стихами о Тавриде, которые упомянуты только что, — стихами все-таки пушкинскими! — то становится понятным и неинтерес поэта к как-то сразу не задавшемуся замыслу.

Факт очень характерный для Пушкина: не только художественная проза его бывает иной раз поэтичнее стихотворной лирики, но и «нехудожественное» литературное создание, оформленное в жестко поставленных рамках художественного стиля, заметно преступает жанровые границы. Однако что же делать с желанием усмотреть нечто общее в неохватном море пушкинского лиризма?

Неверно полагать, что неисчерпаемое в своем содержании великое художественное создание вообще не подпускает к себе слабую мысль испытателя. И каждое приближение, конечно, есть лишь повод для размышлений о некоторых особенностях лирики Пушкина, особенностях для него очень существенных.

Автор: В. Сквозников

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.

***

*****