Представляется, что усиление в современной поэзии интенций, направленных в сторону «мирового поэтического текста», усиление ответственности за свое слово перед великими предшественниками до некоторой степени повторяет ситуацию, в свое время пройденную акмеизмом, а затем – в конце 50-х-начале 60-х годов – поколением Бродского: это ситуация разрыва в культуре и сознательной попытки его преодолеть.
Акмеисты, в частности, Ахматова и Мандельштам, последовательно и концептуально стали вести свой диалог с мировой поэзией и – шире – мировой культурой именно с того момента, как ими были осознаны масштабы наступившей «всемирной пустоты». Аналогичным образом такой же разрыв в ткани культуры ощутило поколение Бродского, как свидетельствует он сам: «…мы начинали на пустом – точней, на пугающем своей опустошенностью – месте и …скорей интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры…» [Бродский И. Сочинения в четырех томах. – Т.т. 1 – 4. – СПб.: Культурно-просветительское общество «Пушкинский фонд». Издательство «Третья волна» (Париж – Москва – Нью-Йорк). – 1992 – 1995., т. 1, с. 14].
Таким же ощущением «пугающей опустошенности» окружающего культурного ландшафта, на фоне которой всякая культуросозидающая работа становится героическим противостоянием этой пустоте, проникнуто, например, одно из самых концептуально значимых, программных стихотворений Е. Рейна – «Четыре»:
В «Астории» в номере пышном
мы пили вино вчетвером,
сражаясь своим рукописным
и устным своим языком.
С тем русским, скорей угро-финским,
ходившим вокруг ходуном,
возлюбленным и ненавистным
наречием-веретеном.
………………………………..
…Нас четверо было, и всякий
глядел за окно на Исаакий,
закутанный в дым шерстяной…
…А в номере пышном и голом
глагол оставался глаголом,
монгол оставался монголом,
ревела орда за спиной [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001. – 702 с., с. 175 – 176].
Оставляя в стороне многочисленные аллюзии, которыми проникнуто это стихотворение, обратим лишь внимание на образ «орды за стеной». Эта орда в самом сердце Петербурга, возле Исаакия, сразу напоминает о «скифском празднике на берегу Невы» в стихотворении Мандельштама «Кассандра», посвященном Ахматовой. Если в символистской мифологии, как известно, миф о «панмонголизме» обладал особой, роковой притягательностью, и увлечение «новым скифством» было характерно именно для позднесимволистского круга, то у акмеистов никогда не существовало иллюзий относительно «свежей» крови, которую может влить в жилы одряхлевшей старой культуры «новое варварство». И в сборнике «Tristia» Мандельштама, и в стихах «Белой стаи» и «Anno Domini» Ахматовой насильственный разрыв культурной цепи, нарушение механизма культурной преемственности воспринимается только как гибель культуры, как катастрофа, не имеющая никакого «очистительного» смысла, – бессмысленная и беспощадная.
В стихотворении Рейна оппозиция «глагол – монгол» наделена тем же смыслом: в «глаголе» воплощено начало культурной созидательности, которому противопоставлено смыслоразрушительное и знаменующее собою гибель культуры понятие «орды». Устремленность одновременно к узкому кругу друзей- единомышленников – и к «великим собеседникам» как единственная возможность преодоления культурного провала, разрыва фиксируется и В. Кривулиным: «…Пространство общения приобрело четко выраженное вертикальное измерение, исключив многих, подавляющее большинство современников…, но зато обретя – в качестве живых, постоянных собеседников – Тютчева и Данте, Баратынского и Чурилина, Сей-Сенагон и Луи Бертрана. А рядом с ними – ничуть не умаляясь соседством с великими мастерами прошлого – совершенно по-иному зазвучали голоса моих друзей: Елены Шварц и Александра Миронова, Олега Охапкина и Петра Чейгина, Володи Кривошеева и Тамары Буковской, Игоря Бурихина и Ольги Седаковой, Льва Рубинштейна, Сергея Стратановского и Александра Ожиганова» [Кривулин В. Охота на мамонта. – СПб.: Издательство Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 1998. – 336 с., с. 89].
Автор: Т.А. Пахарева