В качестве исследователя анализируя поэтику Ахматовой, один из глубинных ее мотивов Седакова обозначила как «шкатулку с зеркалом», или «одно в другом» [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с., с. 532]. Несомненно, Седакова в данном случае находит в поэзии Ахматовой начала, соприродные собственному творчеству – как это происходило и в филологических опытах самой Ахматовой (ее статьи Пушкине) или Мандельштама («Разговор о Данте»), так что размышления о другом поэте предстают одновременно и автокомментарием к своим стихам.
По-иному культуроцентричная ценностная ориентация выражена в художественном мире Т. Кибирова. Поэзия для него является не только источником классических эстетических образцов, но, прежде всего, источником эталонной поведенческой модели для поэта. Все, что им произносится в стихах, произносится словно бы перед высшим судом поэзии, персонифицированной в индивидуальном кибировском божестве, имя которого – «бог Нахтигаль» – позаимствовано из Мандельштама, и тем самым лишний раз подчеркнута поэтическая родословная этого божества. «Бог Нахтигаль» у Кибирова – это, прежде всего, судья слов и помыслов поэта, главный долг которого – это «преданность Святыням» (напомним, что именно эта установка на сохранение культурного наследия и его приращение отмечается всеми исследователями как один из краеугольных принципов акмеизма). Именно сохранение преданности святыням поэзии в смутные времена – та доблесть, за которую «Бог Нахтигаль нам даст по праву // тираж Шенье иль Гумилева, // по праву, а не на халяву, // по сказанному нами слову!» [Кибиров Т. «Кто куда – а я в Россию…». – М.: Время, 2001. – 512 с., с. 138]. Искушение же литературной поденщиной, обеспечивающей безбедное житье-бытье ценой утраты причастности к «высокому племени» поэтов, квалифицируется как «грех холопский», в который поэт впадает в минуту слабости:
Бог Нахтигаль, прости!
Помилуй мя и грех холопский отпусти!
Кабак уж полон. Чернь резвится и балует.
Прости, бог Нахтигаль, нас все еще вербуют
для новых глупостей, и новая чума
идет на нас, стучит в хрущевские дома…
…………………………………………….
…И все же – для того ли
уж полтораста лет твердят – покой и воля –
пииты русские – свобода и покой! –
чтоб я теперь их предал? За душой
есть золотой запас, незыблемая скала…
И в наш жестокий век нам, право, не пристало
скулить и кукситься [Кибиров Т. «Кто куда – а я в Россию…». – М.: Время, 2001. – 512 с., с. 224 – 225].
В художественном мире Кибирова можно выделить два имени, которые прежде всего воплощают для него эталонные образцы поэтического поведения, – это Мандельштам и Пушкин. Именно их поэтический словарь, по преимуществу, задействуется Кибировым, когда речь заходит о ценностях, составляющих ту самую «незыблемую скалу» (процитированные выше строки ярко иллюстрируют этот тезис, поскольку весь текст Кибирова состоит буквально из чередования пушкинских реминисценций с мандельштамовскими). Пушкин – это абсолютное ценностное мерило, безусловная точка отсчета, по которой определяется подлинное достоинство любых поступков, слов, событий и ценностей. Для всей же России у Кибирова Пушкин – это, может быть, ее главное оправдание («мне порукой Пушкин твой»). Поэтому естественно, что цитация Пушкина у Кибирова– это всегда знак отсылки к универсальному, абсолютному ценностному мерилу. Мандельштам же – это скорее некое «личное мерило» для Кибирова – конкретный образец для выработки поэтического поведенческого кодекса. Поэтому и мандельштамовский цитатный слой, постоянно присутствующий в кибировских стихах, выдвигается на первый план именно в тех текстах, которые так или иначе затрагивают проблему достойного личного присутствия поэта в культуре. Придание образам великих поэтов статуса «культурных прототипов» у Кибирова аналогично акмеистическим проекциям культуры в «персонологическую реальность» [Смирнов И. П. Смысл как таковой. – СПб.: Академический проект, 2001. – 352 с., с. 141].
Автор: Т.А. Пахарева