Main Menu

Поиск

Варапаев.ru - официальный партнер хостинга Beget

Не столько сознательным введением своего текста в ахматовский  контекст,  сколько  принадлежностью  к  тому  же,  что  и  Ахматова,  руслу  семантической поэтики обусловлен еще один устойчивый прием Рейна в его  мемориальных стихах – обращение к поэтике загадки. Напомним, что Д. Сегал  убедительно развил  идею  замены  у акмеистов  и  в  семантической  поэтике  в  целом символистской категории  «тайны»  –  «загадкой»  [Сегал  Д.  М.  Русская  семантическая  поэтика  двадцать  лет  спустя.  //  Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. – 1996. –  Том II. – № 1. – С. 7 – 52., с.  16  –  22].

Как правило,  те  стихи Рейна,  прототипами  героев  которых  выступают  друзья  ленинградской  юности,  содержат  формальные  элементы  загадки:  текст  достаточно прозрачно шифруется, герои обрисовываются легко узнаваемыми деталями, но остаются неназванными, причем Рейн широко  пользуется  ахматовским излюбленным  приемом  непрямого  называния,  косвенного  описания  вместо  называния.  Такими структурированными, как загадки,  описаниями являются и описания героев в рассмотренном выше стихотворении  «В Павловском парке», таким же образом описываются герои и в ряде других текстов Рейна,  составляющих  в  его  поэзии  упоминавшийся  ранее художественный миф  о дружбе с  Бродским  и об  «ахматовских  сиротах».  К  этому  кругу  текстов  относятся  «Четыре»,  «Двадцать  четвертое  мая»,  «В  северной деревне за седьмым перекатом…»,  «В Летнем саду над Карпиевым  прудом в холодном мае…» и некоторые другие. Так, энигматическим по форме описанием становится описание друзей в стихотворении «Четыре»:  

Хозяин, блондин двухметровый, 

малютка в семитских кудрях,  

и рыже-румяно-медовый  

всесветный монах-вертопрах.  

И я, их приятель, готовый  

служить им… [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001.  – 702 с., с. 175]. 

Внешняя перекличка с ахматовским «загадочным» объяснением относительно  персонажей в «Поэме без героя» сразу бросается в глаза: 

...Там их трое –  

          Главный был наряжен верстою,  

                  А другой как демон одет, –  

Чтоб они столетьям достались,  

           Их стихи за них постарались,  

                  Третий прожил лишь двадцать лет,  

И мне жалко его... [Ахматова А. Соч.: В 2-х т. – М.: Огонек, 1990, т. 1, с. 336]. 

Однако  к  ахматовскому  контексту  (включая  сюда  и  «синтетическую»  ахматовско-пастернаковскую  основную  цитату  –  «нас  четверо»)    тяготеет  и  стержневая сюжетная ситуация  – ритуализованного и даже сакрализованного  питья вина, подобно тому, как это происходит в «Новогодней балладе» (вообще  ритуализованное питье вина у Ахматовой играет роль устойчивого мотива и в  «Поэме без героя», и в любовных стихах («Я с тобой не стану пить вино…»,  «Не  будем  пить  из  одного  стакана…»),  и  в  «Опять  подошли  незабвенные  даты…»).  При  этом  Рейн  заостряет  «акмеистическое»  звучание  мотива  совместного  винопития  четверых  «избранных»  еще  и  введением  образа одичавшей  столицы  «за  стеной»,  который  явно  перекликается  не  столько  с  идеей «панмонголизма», существенной прежде всего для позднего символизма,  сколько  с  мандельштамовским  видением  «скифского  праздника  на  берегу  Невы»:  

…А в номере пышном и голом  

глагол оставался глаголом,    

монгол оставался монголом,  

ревела орда за стеной [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001.  – 702 с, с. 176]. 

Но нужно заметить, что та чрезмерная легкость, с которой разгадываются «загадки» в стихах Рейна, вопреки семантической  осложненности  и  функциональной нагруженности ахматовских «загадок» (как демонстрирует это  Сегал  в  своей  статье),  убеждают  в  том,  что  поэту  важно  не  столько  сформировать  семантическое  пространство  загадки,  сколько  имитировать  таковое. Он использует внешние приемы ахматовской энигматической поэтики  –  такие,  например,  как  указание  на  адресата  стихотворения  с  помощью  внетекстовых  элементов,  в  частности,  с  помощью  введения  в  текст  дат,  связанных  с  адресатом.  Так,  например,  в  «Поэме  без  героя»,  как  известно,  основной адресат первого «Посвящения» – Мандельштам – «прочитывается» не  из  инициалов посвящения, а из даты, поставленной прямо под заголовком и  являющейся датой смерти Мандельштама. У Рейна легко расшифровываемый в  качестве  адресата  И.  Бродский  «прочитывается»  из  даты,  составляющей  название  соответствующего  стихотворения,  –  «Двадцать  четвертое  мая».  Следовательно, использование средств ахматовской тайнописи при  создании  ложно «загадочных» текстов является частью художественной стратегии Рейна. Можно предположить, что эта стратегия состоит не столько в продолжении акмеистической поэтики загадки, сколько в «очищении приема», в обнажении механизма этой поэтики. Лишенная прямой,  «прикладной»  функции,  акмеистическая  поэтика загадки  у  Рейна  становится  частью  мемориального  пространства  –  воспоминанием  об  акмеистических  истоках, автометаописательным  элементом  собственной  рейновской  поэтической  родословной. 

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.

***

*****