Об актуальности для поэзии Кенжеева религиозного контекста и  его связи с субъектным строем кенжеевской лирики следует сказать особо, не  только  в  связи  с  интертекстуальностью. На наш взгляд, связь между  субъектными  особенностями  поэзии  Кенжеева  и  религиозной  основой  его мироощущения  аналогична    той  связи,  которую  мы  отмечали  выше  в  творчестве поэтов-акмеистов: картина мира центрируется вокруг идеи Бога, а  поэтический  субъект  занимает  периферийную  позицию  в  общей  картине,  реализуя  в  этой  позиции  идею  христианского  смирения,  самоумаления. 

Соответственно этому, в поэзии Кенжеева, как  и  у  акмеистов,  плодотворно  разрабатывается  не  концепция  поэта-теурга,  хозяина  собственного  мира  и  слова, а концепция поэта – гостя на жизненном пире, который, по кенжеевской  формуле,  «всем…  владеет,  не  властвуя»  [Кенжеев Б. Из  семи  книг:  Стихотворения.  –  М.:  Издательство Независимая Газета, 2000. – 256 с.,  с.  130]. 

Отсюда  –  приятие  и  окружающего мира, и собственного слова как извне полученных даров, а не  эманаций  собственного  «я».  Но  возникает  в  поэзии  Кенжеева и  образ  подлинного хозяина бытия и слова, причем упоминания о Нем выдержаны в  духе целомудренных заветов акмеизма – без попыток «оскорблять свои мысли  о нем более или менее вероятными догадками». Так, например, характерен в  этом смысле финал стихотворения «Выйдем в город – полночь с нами…»:  

Шелест листьев в переулке,  

запах хлеба и земли.  

Только слышен долгий, гулкий  

шепот Господа вдали,

мглистый голос без причины,  

предпоследняя глава,  

лишь слова неразличимы,  

неразборчивы слова… [Кенжеев Б. Из семи книг: Стихотворения. –  М.:  Издательство Независимая Газета, 2000. – 256 с., с. 137] 

Аналогичным образом в стихотворении «Есть в природе  час…» сакральный  источник слова персонифицируется

в виде загадочного «господина прописных  и строчных». Но особенно значим в контексте темы, о которой идет речь, образ слова-рыбы у Кенжеева. Эта  неоднократно повторяющаяся в его  стихах метафора  (см., в частности, такие стихи, как «Спят мои друзья в голубых гробах…» или  «Если творчество  –  только отрада…»),  конечно,  апеллирует  к традиционной  ихтиологической  символике образа Христа и одновременно к идее Бога – Слова, объединяя их.  «Слова – золотая плотва»  [Кенжеев Б. Из семи книг: Стихотворения. – М.: Издательство Независимая Газета, 2000. – 256 с.,  с.  162] – это метафора,  которая у Кенжеева становится  и напоминанием о сакральной природе слова, и указанием на роль поэта, который оказывается уподоблен не Творцу, а рыбаку  (опять-таки,  с  учетом  сакрального  прототипа  –  «зоркого  рыбака-назорея»). 

Получается, что автометаописательная семантика этой метафоры слова-рыбы и  поэта-рыбака  вплотную  сливается  с  семантикой  религиозной,  наглядно  демонстрируя  нерасторжимость начал творчества и  веры  в  мироощущении  Кенжеева. 

Таким  образом, тенденция  к  редуцированию  субъекта  в  поэзии  Кенжеева  оказывается  тесно  связанной  с  религиозной  основой  его  мировосприятия, и именно это обстоятельство, по нашему мнению, позволяет  говорить о  типологической близости субъектного строя кенжеевской лирики  акмеистическому типу субъектности. 

 Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.