Рассмотренные в предыдущей статье стихотворения, безусловно, следует отнести к философской лирике Тютчева. Но, как мне кажется, гораздо более интересны и глубоки те произведения поэта, в которых он выступает не в роли отстраненно размышляющего о бытии субъекта (хотя это и не исключает возникновения у него эмоций), а где автор является частью самого процесса бытия. То есть в тех стихотворениях, где автор не рассуждает, не философствует, а живо ощущает окружающее (видимое и невидимое) всем своим существом, а не только разумом. Именно тогда в глубине сознания автора возникает понимание жизни. Понимание, а не объяснение. И может быть именно поэтому «...Мысль изреченная есть ложь…» («Silentium!»), и бытие начинает восприниматься не как череда разрозненных эпизодов, а как поток, цельный и могучий («Успокоение»). И здесь возникает не образ философа-мыслителя, в традиционно западном его понимании, а образ даосского мудреца, который прекрасно понимает, что «знающий не говорит, говорящий не знает», и что тайны жизни можно постичь, только погрузившись в поток Дао, поток Жизни.

В «Успокоении» автор создает динамичный образ цельного, нерасчлененного бытия. Здесь стерто различие между духом и материей, между субъективным и объективным.

Когда, что звали мы своим,

Навек от нас ушло

И, как под камнем гробовым,

Нам станет тяжело, -

 

Пойдем и бросим беглый взгляд

Туда, по склону вод,

Куда стремглав струи спешат,

Куда поток несет,

 

Одна другой наперерыв

Спешат-бегут струи

На чей-то роковой призыв,

Им слышимый вдали…

 

За ними тщетно мы следим –

Им не вернуться вспять…

Но чем мы долее глядим,

Тем легче нам дышать…

 

И слезы брызнули из глаз –

И видим мы сквозь слез,

Как все, волнуясь и клубясь,

Быстрее понеслось…

 

Душа впадает в забытье,

И чувствует она,

Что вот уносит и ее

Всесильная волна.

В данном случае образ, созданный поэтом, основан не на логическом умозаключении, а на внутреннем знании. И это уже не философия, это – Мудрость. А мудрость невозможно взять и передать кому-либо другому, как позже гениально заметил Константин Бальмонт («Я не знаю мудрости, годной для других…»), и поэтому – silentium!

Следует также заметить, что образ потока бытия является в творчестве Тютчева антитезой образу фонтана: мощь, естественность и цельность потока противопоставляется искусственности и разрозненности рассыпающегося брызгами фонтана.

Вызывает удивление, что этому стихотворению исследователи творчества Тютчева не уделили практически никакого внимания. Исключение составляет лишь С. Вайман. В своей статье «Странные» отношения между «внешним» и «внутренним» в лирике Тютчева» он, сравнивая «Успокоение» с похожим стихотворением Ленау («Blik in der Strom»), блестяще схватывает его суть. «У Ленау: вглядись в поток, он переменчив; так же переменчива судьба человека. Чем пристальней вглядываешься, тем более властно отрешаешься от скорби, горя, утрат. Таким образом, здесь поток служебен, аллегоричен. Центр тяжести, содержательность сосредоточены на человеческом полюсе – на восприятии потока. У Тютчева же вся соль – в отмене, разрушении рефлексии, в слиянии духа с материей».

Речь идет именно о таком состоянии, к которому порой всю жизнь стремятся адепты различных мистических, религиозных и философских учений и доктрин Востока. О состоянии неразличения «внешнего» и «внутреннего», высокого и низкого, божественного и человеческого, жизни и смерти, наконец. Именно в таком состоянии самураю рекомендуется выходить на битву, в этом же состоянии мастер каллиграфии создает свои творения, без него не было бы восхитительной китайской и японской поэзии. И как бы ни называлось это состояние – нирвана, сатори, истина дзэн или как-то еще, оно, прежде всего, означает выход человека за пределы своих возможностей, разрушение границ между ним и окружающей его вечной и бесконечной Вселенной. Находясь в этом состоянии, человек не просто ощущает свое неразрывное родство с мирозданием, в такой момент он реально является его частью. Он может услышать полет мотылька и почувствовать свое слияние с окружающим миром.

Тени сизые смесились,

Цвет поблекнул, звук уснул –

Жизнь, движенье разрешились

В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Мотылька полет незримый

Слышен в воздухе ночном…

Час тоски невыразимой!..

Все во мне и я во всем!..

 

Сумрак тихий, сумрак сонный,

Лейся в глубь моей души,

Тихий, темный, благовонный,

Все залей и утиши,

Чувства мглой самозабвенья

Переполни через край!..

Дай вкусить уничтоженья,

С миром дремлющим смешай.

Что же касается стихотворения «Silentium!», то здесь следует согласиться с определением А.И. Журавлевой, которая отмечает, что «Silentium!» - стихи программные, свидетельствующие о коренной поэтической самобытности Тютчева. И всё последующее творчество Тютчева это стихотворение «поддержало», углубило его содержание, наполнило смыслом, подтвердило его принципиальность для поэта. Можно сказать, что «Silentium!» превращается в символ тютчевской лирики, становится своеобразной эмблемой всей его поэзии. Тем более удивительно, что данное стихотворение было написано в ранний период творчества, в 1830 году. Вот оно:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими и молчи.

 

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими – и молчи.

 

Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, -

Внимай их пенью – и молчи!..

Читая это стихотворение, невозможно избавиться от мысли, что это свободный перевод 56-го чжана «Дао дэ-цзин». Приведу его полное содержание в замечательном переводе В.Г. Белозеровой:

Знающий не говорит, говорящий не знает.

Прегради свой обмен.

Затвори свои врата.

Притупи свою остроту.

Освободись от своей раздельности.

Сгармонируй свой блеск.

Воссоедини свои пылинки.

Таково действие изначального единения.

Тогда ты недосягаем для родственного,

Недосягаем для чужого,

Недосягаем для пользы,

Недосягаем для вреда,

Недосягаем для почета,

Недосягаем для позора.

Поэтому действие в мире ценно.           

Сейчас уже невозможно установить, был ли знаком Тютчев с даосской философией. Ни в одном из известных мне источников об этом не упоминается. Но то, что немецкие философы XVIII – XIX веков были достаточно хорошо о ней осведомлены, свидетельствует довольно нелицеприятное высказывание Иммануила Канта о Лао-цзы и его взглядах. Известно также, что некоторые из них интересовались и даже увлекались восточной философией. Не исключено, что во время пребывания в Германии, Тютчев мог познакомиться с взглядами восточных философов. Тем более, что по утверждению некоторых исследователей, он был «философски универсально образованным человеком». Возможно, также, что данные идеи были заимствованы через вторые руки. Но, скорее всего, поэт пришел к подобному мировоззрению самостоятельно. По большому счету, совершенно неважно, была ли идея заимствована или возникла в сознании самого автора. Важно то, что в обработанном виде она получила новое бытие, стала частью реальности, частью этого мира.

«Silentium!» состоит из трех частей. Следует заметить, что подобные трехчастные композиции широко распространены в лирике Тютчева. Первая часть стихотворения представляет собой совет или наставление в его наиболее прямой форме. То же самое можно сказать и о третьей части. Вторая же часть выглядит как размышление, вопросы задаются как бы самому себе в процессе эмоционального внутреннего диалога. Именно в этой части стихотворения звучат самые важные, ключевые слова: «Мысль изреченная есть ложь». Возникает ощущение, что поэт пришел к данному выводу прямо сейчас, в нашем присутствии. Это не холодное поучение, а, скорее, внутренний голос, вырвавшийся наружу. К этому можно лишь добавить, что «Silentium!» - не просто программное произведение в творчестве Тютчева, а настоящий манифест его философии, всего его мировоззрения. Это определение, как мне кажется, следует отнести и к «Успокоению».

Идеи, заложенные в стихотворениях «Silentium!» и «Успокоение», находят отражение и получают продолжение во многих других произведениях Тютчева. Особенно ярко это проявляется в его натурфилософской лирике.

Автор: Дмитрий Варапаев

Читайте также мои статьи о лирике А.А. Фета (здесь и здесь) и об акмеизме.

 

 

***

*****